"Медведь". Илья Смирнов о сборах. Фотки
http://www.medved-magazine.ru/articles/Iliya_Smirnov_Kommunarskie_sbory_70h.2564.html
Мужской журнал для чтения "Медведь"
Коммунарские сборы 70-х. Глава из документальной повести Ильи Смирнова
15.03.2013
автор: Илья Смирнов
смотрели: 1165
Тэги:
Илья Смирнов, коммуны, коммунары
Мы продолжаем публикацию повести Ильи Смирнова о леваках 70-х. То есть о втором поколении леваков. Или о третьем? Неважно. Тема становится все актуальней день ото дня…
Глава 21.
«Но я же точно знаю, что социальное – всего лишь следствие личного, эмоционального, его интегрирование. Я знаю, коммунарство как явление и как методика остро необходимо сейчас самым широким кругам. Но не только ведь из-за глубокого сознания этого я занимаюсь сборами. Всё оттого, что для меня лично главная в них ценность– это сокращённый путь от человека к человеку».
Ольга Мариничева.
Сказать, что я прибыл из Питера, будет не совсем точно. Прибыл я не с Невского пр., а из болотистой чащи в районе того самого Невского пятачка, где земля до сих пор прорастает костями и снарядами. Но много и грибов. Как-то с утреца мы с дядей их собирали и, выйдя к речке окунуться, обнаружили у воды ржавый продолговатый предмет. Обошли его и порыли к дому. А через некоторое время сильно бабахнуло и деревья закачались без ветра. Оказывается, двое ребят не прошли мимо интересной вещи.
А погода стояла жаркая, леса опять, как в 1972, дымили вовсю, и Нева на глазах пересыхала.
После такой животной жизни: ел, пил, спал, не курил, только пару раз с соседней станции делал звонки Ржевскому, тоже, впрочем, никому не нужные, потому что не заставал дома – после этого я почувствовал в Москве какой-то резкий облом. То депрессию, общее омерзение к жизни, пока еще преходящее. То вдруг непонятное состояние, похожее или на простуду или на реставрацию астмы: страшная слабость и тяжело дышать. Обстоятельства, как могли, способствовали расстройству молодого организма: идиотизм в колледже, любовь из полтинника, веселье с такими персонажами, как, например, Ролик.
Под такой расклад Фур передал мне приглашение своих коммунаров на т.н. «сбор». Делал он это нехотя, как и всё, что затрагивало старых школьных друзей. Потом я узнал, что новые его друзья интересовались Антаресом, но он не только не поощрял их интерес, но, напротив, вешал им на уши: это, мол, всё лажа, они там дураки, хулиганы, овчинка не стоит выделки. Наконец, стену всё же пробили, и он позвонил вашему пок. слуге. Приезжай, говорит, друг Илья в подмосковный г. Калининград в школу № 17 в субботу 10 сентября.
Наш клуб не успел еще развернуться, поскольку Ричард общее дело менжевал, и я не стал никакой делегации собирать (да и сил, честно говоря, не хватало), а просто позвонил своему «начальнику» Грише. Он обещал подкатить к месту с утра 11-го, а я отправился 10-го часа в 4 в гордом одиночестве на вокзал.
Школа оказалась недалеко от станции. Нормальное новое сооружение из 2 коробок с перемычкой, типа Костиной и мн. других. Все мои воспоминания о подмосковном Калининграде, между тем, упирались в веселое летнее путешествие с Чумой, Феликсом и Артюшей. «Неужели они там все такие?» Как бы в подтверждение моих подозрений, школа издавала приподнятый шум.
Вхожу. С удивлением отмечаю, что фойе не засрано, и не заметно нетвёрдо стоящих на ногах. Напротив, меня встречают вежливые школьники и предлагают пройти по коридору в зал. – Здесь сбор? (Хорошо бы еще знать, что это такое).
– Здесь.
… На этом месте прервемся ненадолго для экскурса в историю и идеологию т.н. коммунарского движения. Движение это, прервавшееся так недавно, осталось практически за пределами исследований как тутошних, так и «тамошних». А влияние его было и продолжается: через побеги, пущенные им в системе воспитания, в культуре, в социальной организации. Коммунарство было одним из немногих общественных движений всесоюзного масштаба. По численности некоторые его региональные организации могли бы соперничать с крупными религиозными. Зачастую мы уже не можем точно идентифицировать следы коммунарства в разных сферах, и только исторические изыскания помогут выяснить, что, например, популярная ТВ передача «Спорклуб» обязана своим существованием творческому альянсу Р.Быкова с организацией Комбриг, причем идея (да простит меня уважаемый режиссер) скорее комбриговская, вариант т.н. «огонька» (см. ниже). И знаменитый в Москве восточный проповедник Анатолий Гармаев оттуда же. И не менее знаменитый в Армении лидер ЛКСМ Котанджян. Говорят, даже Б.Н. Пастухов, о котором подробно говорилось выше, в молодости был не чужд коммунарских идей. Короче говоря, вспоминаются герои Стругацких, которые всюду обнаруживали свидетельства пребывания таинственных «странников». А начало делу положил вскоре после кончины Иосифа ленинградец И.П. Иванов. Называлось оно тогда «Союз энтузиастов», а с 1959 г., получив базу во Фрунзенском доме пионеров, преобразовалось во Фрунзенскую коммуну. Отсюда – «коммунарство». Игорь Иванов, Фаина Шапиро и Ко выработали его основные понятия, прежде всего «сборовскую методику». Цитирую евангелие правоверных коммунаров, книгу С.Л. Соловейчика «Воспитание творчеством» (1978). «Коммунарскую методику невозможно разложить на «как» и «что» – каждый отдельный элемент вызывает недоверие, пока не увидишь, чем он подкрепляется. Надо увидеть, как одна идея вытекает из другой, понять, почему один прием невозможен без другого, и заметить, что любое явление можно рассматривать и как причину, и как следствие… Результат – вот он налицо, его достигает каждый, кто точно следует методике, это теперь бесспорно. А вот понять… Ничего удивительного: искусство легче перенимается, чем понимается».
До сих пор суть этого «искусства» не удалось не только как следует формализовать, но и внятно объяснить. Никому, и Соловейчику в том числе. Но параллель с искусством – это уже тепло. Хотя само слово лучше понимать по-средневековому, как творческое ремесло. Вот оружейник, он по творчески осмысленным отцовским методикам изготовит чудесный кинжал. Но ему по херу те идеалы, которые станут кинжалом утверждаться, он отдаст его купцу, рыцарю, бандиту за звонкие бабки и начнет творчески изготавливать следующий. Мастер не думает о конечном применении своей возвышенной продукции. А вот коммунарство. Целью сбора является ФОРСИРОВАННОЕ СОЗДАНИЕ КОЛЛЕКТИВА. «Воспитывать – это значит учить детей лучшей жизни…. Не рассказывать о лучшей жизни, а показать им эту лучшую жизнь, причем не со стороны, а так, чтобы они сами и были действующими лицами этой новой жизни… создать вкрапления лучшей жизни в обычную».
Итак, усилиями специально и тщательно подготовленных «комиссаров» для некоторого количества школьников (отметьте: попытки коммун на иной соц. базе оказывались обычно ущербными и неудачными) создается «вкрапление лучшей жизни», N-ное количество дней коммунизма. Или как-нибудь еще обзовите этот карнавал. Они же говорят коротко «сбор». Количество дней определяется запасом энергии. Мощностью двигателя. Теоретики сознательно противопоставляют сбор нормальному существованию людей, называя последнее «разреженным». А что на выходе? На выходе имеем сформированный сборами (в том числе коммунарскими летними лагерями, которые есть не что иное, как распространенный сбор) коллектив. В нем ребята: да, умнее, да, искушенные в разных искусствах, да, по-человечески относятся друг к другу и к человечеству в целом. И всё это прекрасно. Здесь мы и подходим к тому, почему коммунарство так мало известно исследователям общественной жизни Советского Союза, почему до сих пор никому не удавалось объяснить его суть, и почему оно так долго процветало, не навлекая на себя особых репрессий, а порою и достигало королевского размаха, захватывая города и центральные издания. В этом не было мимикрии: зачем мимикрия там, где нечего прятать. Что-то я разбазарился. Да будет всё дальнейшее хорошей иллюстрацией к дилетантским философствованиям отставного хунвейбина.
Что, кроме сбора, вышла из Питера конца 50-х? Красные галстуки на взрослых, до блевоты обламывавшие Антарес и вообще нормальных людей. Зеленые рубашки и буденовки. Коммунарские аналоги приветствий, хорошо известных по 17 мгновениям с Тихоновым.
коммунары
Коммунарский сбор в 73-й московской спецшколе. 1977 год. На снимке – коммунары Москвы, Челябинска, Петрозаводска, Калуги. И просто школьники (Фото: Сергей Милицкий)
– Смело и гордо вперед!
– Победа во что бы то ни стало!
Лозунги, чрезвычайно характерные своей демонстративной абстрактностью.
Законы и ритуалы: «жить для улыбки друга», «закон круга», «огонёк» и пр.
Коммунары считали себя марксистами, но Маркса читали крест-накрест. Иначе им трудно было сохранять в социальных вопросах наивность первоклассницы. Зато они нажимали на психологию. Хватало и романтики 20-х годов.
Дальнейшие исторические вехи таковы. 1962 – первый «клуб юных коммунаров» при «Комсомольской правде». Летом того же года под эгидой ЦК ВЛКСМ учиняется коммунарский сбор во всесоюзном пионерлагере «Орленок», и там образуется основной рассадник инициативы. Куда? В Челябинск (Караковский и Ко), Салават (т.н. «салаватская зажигалка», Ереван (Айк Котаджнян и др.), на этой волне численность движения достигала нескольких сот тысяч комиссаров и подопечных. Некоторые коммуны открывались в административном порядке. Говорят, в Средней Азии целые районы рапортовались «коммунарскими». Последнее, что успела Фрунзенская коммуна – издать свою историю, она же манифест (в «Юности»), а потом погрязла в раздорах. Иванов растворился в педагогической науке, а инициатива перешла к москвичам во главе с вышеупомянутым Симой Соловейчиком, любителем устраивать диспуты, в том числе и на политически склизкие темы. Его окружали поначалу такие люди, как молодой Дик Соколов, знаменитый гордой фразой, брошенной в лицо функционерам ЦК ВЛКСМ: «мы не комсомольцы, мы коммунары». Жаль, что мы с ним тогда не познакомились. Он разрывался между религией и марксизмом, а над движением и без того сгущались тучи, потому что т. Тяжельников, новый 1-ый секретарь ЦК ВЛКСМ, не жаловал такого либерального воспитания. Приходилось прятать под диван карты Союза с надписями «Страна коммунария» и придумывать новые названия, без слов, начинающихся так же, как комсомол, на «ком». Выдвигаются такие организации, как Петрозаводская, Архангельская (во главе с Сатрутдиновым, как говорили, членом обкома ВЛКСМ), клуб «Каравелла» писателя Крапивина и, конечно, военизированная «мафия» Волкова в Туле.
Все, «от анархистов до монархистов», по-прежнему держались в общем ритуальном кругу. Те же танцы продолжались в 70-х. В 1974 – 75 гг. пара молодых журналистов из «комсомольской правды» организуют под сенью духовного авторитета Соловейчика «комиссарскую бригаду» – Комбриг, по очень оригинальному принципу. Собрать в редакции авторов самых интересных писем. 70 % оказались с 5-м пунктом во внутреннем кармане пиджака, притом, что конкурс проводили истинно русские люди украинского и финского происхождения, и не менее половины успели отдохнуть в крэйзе. А Ричард открыл свой Форпост на Спортивной в подвалах, причем, как только появилась более-менее солидная материальная база, любимый ученик накатал на него телеги в район и в МГПИ им. Ленина, от которого вся контора утверждалась, учитель отвечал в том же духе, так что пришлось делить Форпост напополам, на имени Шацкого и имени Макаренко. Но об этой войне после.
… А сейчас меня, вовсе не знакомого ни с историей, ни с идеологией, отослали в зал, полутёмный и полный людей. Пипл группами по 5-6 человек сидел на полу. Все о чем-то живо дискутировали. Спрашиваю:
– Ребята, где здесь Саша Фурман?
– А какой это отряд?
Пожимаю плечами. Отряд? Как в пионерах, что ли – или как в зоне? В конце концов, мне указывают на одну из кучек, и там я различаю Саню, у которого хаер еще длиннее, чем у меня.
– Привет!
Никто меня никому не представил, тем не менее, появление совершенно незнакомого чувака в пиджаке из кожзаменителя воспринимается так спокойно, как будто я родной, местный, только пять минут назад отошел покурить. Постепенно врубаюсь в суть происходящего. Оказывается, вся масса (ок. 150 чел.) разделена на отряды чуть меньше школьного класса. В каждом, присмотревшись, можно выделить пару-тройку активных личностей нешкольного вида. Это, надо понимать, комиссары. Но, между прочим, с определением этим я лажанулся. Например, в нашем отряде очень клевая герлуша, основная помощница Фура, оказалась не комбриговкой, а местной школьницей, быстро усвоившей правила игры. Каждый отряд в свободной дискуссии готовил спектакль: небольшую комедию дель арте на тему «школа будущего». И скажу я вам, государи мои, глядя на развертывающиеся одно за другим представления, я позабыл все свои боли и обиды. Такие импровизации могли бы показать ребята из театральной студии – но из обычной подмосковной школы?
Восхищаясь, я сидел в углу, но тут картина, как в балете, легко и непринужденно переменилась, группы слились в круг. Ко мне подошла какая-то подруга – ее никто не посылал, она сама подошла – «Давай с нами!»
Меня втолкнули в круг, тут же мои плечи почувствовали на себе руки рядом стоящих, и сам я оказался обнимающим их, и всё сооружение начало ритмично раскачиваться в такт исходящему из центра гитарному перезвону. Время от времени полумрак разрывали фотовспышки. А в центре стояли с гитарами двое, похожие на эльфов, хрупкие и очень красивые: девушка с роскошным вьющимся хаером и черноволосый парень в джинсовом сьюте. Они выдавали сопровождение и запевали. Потом, качаясь, подхватывал круг. Кроме меня, потому что из этих песен я знал от силы две, «Возьмёмся за руки, друзья» и «Свечи»:
«Ночь притаилась за окном
Туман рассорился с дождем,
И в беспробудный вечер,
И в беспробудный вечер.
О чем-то дальнем, неземном,
О чем-то близком и родном
Сгорая, плачут свечи».
коммунары
Коммуна им. Ф. Э. Дзержинского под руководством А. С. Макаренко, конец 1920-х
В центре, действительно, горели две большие свечи. А песню я знал от Светки, солистки нашей училищной рок-команды «Крис», но ее манера пения, особенно в подъезде, была… как бы это точнее сказать по-медицински? Несколько более ажитированной.
Ненавязчиво въехал я в первый коммунарский закон, закон песни. Во время пения нельзя разговаривать, вообще отвлекать ближнего. А когда попели, за окном уже стемнело. Валера Хилтунен из «Комсомольской правды» – маленький, подвижный, в красном галстуке (что за маразм?) и буденовке (а это уже хиппово!) – распорядился сесть всем на пол в кучу, что и было исполнено с радостью, поскольку многие уже обламывались от усталости и просто ложились, пристроив голову на коленях у соседей. Я сначала сидел менее удобно, но потом обо мне позаботились незнакомые девушки. Подобные отношения навеивали мысли о Вудстоке, хиппистских коммунах и прочих святых делах, а имей я тогда побольше опыта, вспомнил бы баптистов. Только у Комбрига было не в пример веселее.
Пошел разговор о разных коммунах, о прошлом, о традициях. Когда, наконец, романтические темы были исчерпаны, нас разогнали по отрядам в классные комнаты. Начался т.н. «огонёк»: итоги дня и планы, серьёзно – деловая часть в узком кругу.
Мой друг детства поставил перед отрядом проблему: как организовать жизнь современной школы на коммунарских началах? И каждый ораторствовал и фантазировал на втором дыхании (дело шло к полуночи). Я хотел было обломать кайф, задав пару вопросиков типа: а как посмотрит Гороно Калининграда на их модные проекты? Но потом решил, что не стоит быть говном, когда людям хорошо. В конце концов, я гость, причем больной и усталый.
Ночью здание напоминало что угодно, только не советскую школу. Отрубившиеся валялись в классах на раскладушках. Там было темно. А в коридорах горел свет, но там тоже, как в больнице, лежали на раскладушках. Где ж они надыбали столько спальной мебели? В местах для курения висел смог, как в паршивом кабаке, особенно на 3 этаже, где в пионерской комнате, приспособленной под редколлегию экстренной сборовской стенгазеты, с ходу печаталось, клеилось, сушилось всё, что завтра утром… то есть сегодня утром уже должно было висеть. – Ну, ладно, – задумался я, привалившись к стене и надуваясь беломорным дымом, – а как я сам пойду встречать Гришу? Все попытки выяснить, кто во сколько встает, где будильник и как мне не проспать, не увенчались успехом. Коммунары не ворочали ни языками, ни мозгами. Тогда я нахожу варварское средство: выставляю раскладушку под открытое окно, откуда с завыванием вторгается холодный ветер, и ложусь спать без одеяла, рассчитывая, что отключиться больше чем на час в таком климате все равно не удастся. Просыпаешься, вздрагиваешь, смотришь на котлы и отрубаешься снова. Тем временем где-то на этаже еще поют. Раз пять неизвестный доброжелатель пытался накрыть меня одеялом, я рявкал что-то вроде «Мне жарко!» и добрый самаритянин (ка) растворялся в своей неизвестности. А в 7 утра школа в серой мерзости дождливого рассвета кажется средневековым городом после чумы. Остались в живых только пара человекообразных в пионерской комнате. Ползу, ругаясь, по коридорам первого этажа, перешагиваю через тела и дергаю каждую оконную раму. Увы, всё наглухо забито гвоздями. А дверь, естественно, на замке. Где же выход из коммунистической ловушки? Что ж. Поднимаюсь на 2 этаж, нахожу незаколоченное окно и, перекрестившись, выпадаю из него в осеннюю грязь. Потом тащусь под дождём на станцию, где сижу, кутаясь в свой кожзаменитель, целый час, вспоминаю всех блядей и их матерей, пока до меня не доходит, что никакого Гриши в Калининграде не было и не будет. Пустое возвращение в школу становилось неизбежным. И здесь Фортуна, которая не член, поворачивается не залупой, потому что первый, кто приветствовал меня в столовой очнувшегося здании, был комиссар Антареса по идеологии тов. Лойферман, он приехал раньше, как –то просочился мимо меня, а теперь уже что-то хавал в компании Хилтунена («Хил» по коммунарской сокращенной кличке). Я с удовольствием к ним присоединился. Кажется, мы себе подали котлеты с гречкой. А потом все Телемское аббатство принялось за утренний туалет. Таких уборок я еще не видел. И дома-то у себя современный плейбой не слишком любит наводить порядок, мама помоет. А здесь презренная, по восточным понятиям, работа была организована так мило и весело, что мы и не заметили, как включились в «коллективное действие» – таскали что-то, что-то выметали. Уборка плавно перешла в следующий день сбора. Песни, полузабытые игры из детства, и вдруг резкий переход – в историю иконописи на Руси, которую вдохновенно разъясняла на слайдах интеллигентная дама.– А вот к нам еще гость!Команда рассредоточилась по стеночкам, а в центр зала в сопровождении Хила и других вождей вышла очень клевая подруга. Я ее опознал еще до официального представления. Как-то она по ТВ выступала. Это была Оля Мариничева, делившая с Хилом консульство над комиссарской бригадой.Пипл выражал шумную радость по поводу Оли (для меня тогда – Ольга Владиславовна), а когда «отстучали звонкие копыта», она подошла к нам, и мы закурили хороших сигарет (гришиных). – Затрахал уже Беломор, – обрадовался я, – Но, воще, Гриша, здесь вуматные левые дела, как у хиппи!Может, и не совсем слово в слово, но стиль своего выступления я передаю точно. Мариничеву это слегка шокировало, а тут еще Гриша атаковал ее с вопросами:– А зачем всё это? А какова Ваша, Ольга Владиславовна, конечная цель?Она пыталась что-то объяснить, но получалось это почти так же хорошо, как я по пьяни пою. Поэтому после её бегства от нас под благовидным предлогом мой учёный друг имел полное право заявить: – Нету здесь, Илюха, никакой цели. Сахарная водица для страдающих половым бессилием.Это вообще был его любимый политический оборот.Чтобы не базарить у всех на виду, я предложил пройти к станции, купить яблок, благо дождь уже кончился. Пожалуй, впервые среди неотложных дел у нас выдался часок для серьезной теоретической дискуссии, и, как положено, выявились большие разногласия, как у П. Тольятти с Мао Цзэдуном. Теперь я понял, насколько глубоко гришино неприятие террористической романтики от тов. Звездочётова. – «Красные бригады», – сказал он прямо, – это убийцы. А для меня тогда и бригадисты, и РАФовцы ходили в героях. Я стал возражать: – Они же буквально следуют марксистской теории. – Да, конечно, к исходной теории они ближе, чем это изображают шулера типа Португалова в «Литературной газете». Но кто тебе сказал, что теория важнее интересов людей? Люди-то их не хотят!Я молчу. Для нас это нечто новое. А он засыпает в сумарь плоды калининградских садов. – Если хочешь знать, – заканчивает он неприятный разговор, – Я очень уважаю еврокоммунистов. Ведь истинна та теория, которая работает. А на практике сейчас подтверждается скорее еврокоммунизм, чем анархизм.Что-то в моих убеждениях тогда надломилось, и хотя ее еще достаточно борзел по поводу террористов, и вступал в дурацкие перепалки с отцом, но осадок от гришиных слов в глубине души не растворялся. Мы возвращались в школу. Но не успел мой грязный шуз переступить порога, как в плечо вцепилась чья-то крепкая пука.– Вы из Антареса? – спросил незнакомый мужик. Вид у него был слишком интеллигентный для опера, поэтому я спокойно признал свою парт-принадлежность и последовал за ним в маленький кабинет, где сидела еще женщина средних лет. Гриша нас сопровождал. Оказалось, что теперь Антарес в гостях у местных учителей. – Знаете, – улыбнулся мне внезапный знакомый, – Когда мне сказали, что вы радикал, я почему-то подумал, что вы будете агитировать бить евреев. И несколько испугался. Но при виде второго представителя вашего… клуба ко мне сразу вернулось душевное равновесие. Мы рассмеялись над этим прологом, затем рассказали кое-что о себе и выслушали кое-что про них. Тогда их концепцию жизни и воспитания я, помнится, расценил как беспартийный либерализм. Но теперь, наверное, иначе взглянул бы на самоотверженную деятельность этих подмосковных подвижников, которые проповедовали вечные принципы нравственности: не убий, не сотвори себе кумира, не делай другому того, чего не желаешь себе, рискуя при этом, наверное, не меньше, чем мы со своими уличными беспорядками. Например, когда объясняли, что военное училище – это карьера профессионального убийцы. Обменялись мы мнениями и о коммунарах. Они сразу заявили, что форменные рубашечки отдают фашизмом.
коммуны
Коммуна хиппи, 1970-е
– Как так?! – удивились мы. Для нас главным недостатком коммунаров была, наоборот, нерешительность и бесхребетность. Но собеседники утверждали, что всякий элемент формы предвещает фашизм.Против этого Антарес резко восстал. Мы тоже любим форму – разве ж мы фашисты? Просто есть хорошая форма, коммунистическая. И плохая, фашистская. Или взять эти дебильные галстуки, над которыми будут дети на улице стебаться. Нам печально кивали, и мы поняли, что никого здесь даже Гришиным красноречием не переубедить. Что ж, обменялись телефонами, дружелюбно распрощались и вернулись на карнавал.
А тот уже близился к концу. Темнело, и устало-счастливые школьники с элитарными московскими комиссарами вышли на улицу, чтобы вместе идти к поезду. «Споем», – предложила Мариничева. И в 150 глоток под гитару мы грянули: «Вихри враждебные веют над нами!»Я от счастья чуть не расплакался. А встречные прохожие «шарахались в неотложки» при виде такой демонстрации. Их можно было понять. – Ну, что? – гордо повернув лохматую голову к компаньону, спросил я, когда песня кончилось, – Кто на Комбриг баллоны катил? – Не спеши, дружище, – с улыбкой отвечал Гриша.И точно: как в насмешку, следом за любимой песней те же полторы сотни ртов (только без наших двух), затянули (о, Боже…)«Взвейтесь кострами, синие ночи…»Я отошел в сторону, потому что было стыдно. А Гриша безжалостно догонялся:– Ну, как, не хочешь ещё спеть революционную песню «Жил-был у бабушки серенький козлик»? На платформе комбриговские понтярщики опять построили круг и продолжали гнать тюлю. Причем я заметил, что на все попытки посторонних завязать контакт они реагировали пренебрежительно и отстранённо. Мы бы вели себя противоположным образом. Ведь смысл уличной акции как раз и заключался в том, чтобы привлечь новых людей. Нет, не выношу снобов. И когда нас позвали вы круг, я, по примеру Гриши, остался на лавочке, сделав вид, что прикимарил.
Письмо авторам
|
