Управление школой. Был ли Сухомлинcкий хорошим директором школы?
Источник: Управление школой
Дата выпуска: 16.08.1997
Номер выпуска: 31
Заглавие: Был ли Сухомлинский хорошим директором школы?
Валерий ХИЛТУНЕН
Был ли Сухомлинский хорошим директором школы?
По тому, как человек любит, можно сделать безошибочный вывод о том, какой это человек. Потому что в любви наиболее ярко проявляется ответственность за будущее нашего общества, его нравственные устои.
В. Сухомлинский.
Это было так. В конце шестидесятых несколько белых воронят, приехавших на учебу в Москву, создали в МГУ студенческую коммуну, именованную ими когда Ликбезом, а в торжественных случаях и Братством общего ключа, - мы хотели учиться тому, как лучше прожить свою Жизнь. Мы были излишне строги к однокашникам нашим, поскольку нам казалось, что они берут уроки в иной школе, где изо дня в день и из вечера в ночь учатся тому, как жизнь эту лучше всего прожечь под пустые, как дым, разговоры. Состав нашей коммуны менялся, мы жили общим столом, снимали квартиру с общим ключом - так было дешевле. Иногда разговаривали весь день на английском и писали друг другу обстоятельные письма о смысле жизни. В общем, «оттягивались» в романтической гордыне своей. А более всего были озабочены тем, чтобы искать себе Учителей, - ибо дружно смеялись над тем бредом, который старательно несли нам со своих кафедр университетские преподаватели (одна из дисциплин звалась в студенческом обиходе «тыр-пыр», хотя ее официальное название было «Теория и практика партийной и советской печати», да и другие многие науки были тоже, в общем, того же свойства). Мы тщились найти настоящих учителей. Похожих, скажем, на Елизавету Кучборскую, которая преподавала нам Эсхила, старинных французов и еще что-то такое, в чем мы смыслили весьма немного, но нам почему-то было СТЫДНО, что мы не понимали, чему так заразительно хохочет на кафедре эта странная женщина, листая страницы совсем не смешных, как казалось нам, книг, отчего так всерьез страдает над мучениями каких-то придурков далеких эпох.
Настоящих Учителей было мало, а мы испытывали жуткий голод по советчикам, наставникам. ...Мы будто торопились принять какую-то таинственную эстафету из рук тех, кого уже завтра могли бы не застать в живых. Предпочитали общаться с арбатскими старушками, стариками-диссидентами, оттрубившими по четверть века в лагерях... Со временем мы научились каким-то шестым чувством угадывать приближающуюся смерть и у тех, кому еще не так много лет и с кем непременно надо было бы повидаться, поговорить, завязать переписку... Так произошло в случае с Василием Александровичем Сухомлинским. Ему было всего 50 - по нашим меркам он был еще слишком молод, годился всего лишь в дети, если не во внуки нашим Учителям. (Предыдущим нашим собеседником был восьмидесятилетний секретарь петербургского Союза поэтов, миривший еще Гумилева с кем-то из его обидчиков и последним видевший Есенина в живых.) А может, была и другая какая-нибудь случайная причина, что мы рванули именно в Павлыш. Мы жили интуитивно, подчиняясь всяким не очень логическим импульсам, - может, после лекций Елизаветы Кучборской захотелось съездить в город, который раньше не назывался Кировоградом, а был именован в честь императрицы Елизаветы. Пошелестели местными газетами в библиотеке журфака, нашли странные публикации о Сухомлинском... В общем, я уже не помню, почему мы поехали полуголодными зайцами именно туда... Очень бы я сейчас жалел, если бы прозевал тот шанс Встречи.
Чему мог научить советский педагог, сформировавшийся в невнятное время и в списке литературы, которую он рекомендовал для чтения своим ученикам, не пошедший дальше Хемингуэя? Утешало лишь то, что он жил и работал в одной из АКТИВНЫХ ЗОН, помеченных на нашей карте специальным цветом. Есть несколько таких зон, особенно урожайных на выдающихся людей. Окрестности Полтавы - Кременчуга. Гоголь. Здесь, как говорят, чуть не в одной песочнице играли Луначарский и Петлюра, Макаренко... Мы не ошиблись. Оказалось, что и Сухомлинский принадлежал к плеяде людей, которые достигают результата в любой деятельности - чем бы ни занимались. Он жил ПРАВИЛЬНО. Профессионально. А профессионализм, как известно, - это отсутствие лишних движений при выполнении ясно поставленной задачи. У него задача была - доказать, что и в самую вязкую из эпох независимость и свобода - возможны. И что платой за «собственность», «самость» вовсе не обязательно должно быть НЕУЧАСТИЕ в этой проклятой суете сует. Он - участвовал. Но - не суетился... Пожалуй, у Сухомлинского нужно учиться не тому, ЧТО ДЕЛАТЬ директору школы, а тому, как НЕ ДЕЛАТЬ той чепухи, из которой на 90, быть может, процентов и состоят каторжные директорские будни.
Картинки из биографии
Рано утром он зажигал свой светильник и писал тексты, имевшие весьма отдаленное отношение к тому, чем ему предстояло заниматься днем. По его книгам очень трудно представить себе подлинные будни Павлышской средней школы. Я встречал немало исследователей, которые голову себе вывихнули, пытаясь внятно сформулировать на простом великорусском языке, в чем именно состоит педагогическая система Сухомлинского. Один из таких людей был похож на человека с плохоньким черно-белым компьютером, который все никак не мог понять: что такое разноцветно-радужное видят на той же дискете обладатели более мощной техники? ...Беспомощные попытки «своими словами» пересказать коллегам по возвращении из Павлыша, что удалось подсмотреть у Сухомлинского. Чудовищные в своей неуклюжей нелепости попытки «учить и воспитывать по Сухомлинскому, а не по Макаренко, как мы делали раньше». (Знаете, иногда мне кажется, что по-своему была права даже Алевтина Васильевна Федулова, которая всячески тормозила распространение нестандартного педагогического опыта - в частности, Олега Газмана.)
Помню , каким печальным , трагическим даже был однажды разговор с Сухомлинским по поводу ВНЕДРЕНИЯ - пришлось умягчать его, сдабривать его протоколом из «Крокодила»: «Гражданка Петрова была оскорблена гражданкой Сидоровой путем расщепления двух пальцев и ВНЕДРЕНИЯ между ними третьего с оскорбительным по смыслу и нецензурным по содержанию призывом «На-кася, выкуси!» Понимая практически стопроцентную бесполезность «обмена опытом», Сухомлинский тем не менее не гнал из Павлыша никого из визитеров. Он обладал уникальным, лишь гениям свойственным качеством - отсутствием авторской осторожности: вовсе не прятал свои рукописи от посторонних глаз. По крайней мере я помню, что несколько суток подряд мы ночами ломали глаза, разбирая завитушки его почерка и мысли. ...
Дорога была длинная, и мы верили «Комсомольской правде», которая уже объявила Сухомлинского выдающимся человеком. Так что мы приехали УЖЕ с пиететом. А то бы пожали плечами - ничего особенного в этих писаниях не обнаружили, все это есть в Евангелии, у Руссо и чуть-чуть у Торо в его «Уолдене», да еще и написано чудовищно старомодным слогом. Я тогда еще не знал, что царем кулинарного мира является одно испанское блюдо, рецепт приготовления которого совершенно невозможно записать ни по-русски, ни даже по-испански. Оно делается едва ли не ИЗ ВСЕГО, что попадется под руку, а весь секрет в поваре и в последних мгновениях его священнодействия, когда он делает левой рукой вот так, а правой - вот этак, и дунет, и плюнет, и взглянет... Вот так и великая педагогика. И великая этика. И философия... ...Если вы спросите китайцев, в чем состоит смысл учения их главного мудреца Конфуция, они будут долго над вами смеяться, покажут правильный колодец, из которого мудрец правильно черпал воду, скамейку, на которой он правильно сидел, ну и еще много всякой чепухи наговорят. Спор о том, что первично - метод или личность, бесконечен. Как и вообще спор о том, что нужно делать - душу ли свою совершенствовать либо внешний мир переделывать, чтобы можно было в нем обитать по-человечески.
У древних был символ - секира о двух концах, означающая, что заниматься надо и внешней, и внутренней гигиеной. Заповедь первая - не сиди над уроками: чем больше сидишь, тем больше сидеть приходится. Он соблюдал этот принцип: и сам не утруждал себя выполнением ГЛУПЫХ задач, и учителей гнал из школы - домой. Не все шли в библиотеку - книжный магазин в Павлыше обычно был пустынным, но это говорит лишь о том, что Сухомлинский имел дело с самыми обычными людьми. Сухомлинский не перерабатывал, пытаясь сделать из них ангелов. Он знал эту молитву: «Господи, дай мне спокойствие, чтобы принять как должное то, что я не в состоянии изменить , дай мне мужество , чтобы довести до конца то , что я обязан сделать, а главное - дай мудрость, чтобы отличить первое от второго». Те, кто хочет непременно видеть своих детей ангелами, оторвать их от грешной земли, рано или поздно натыкаются на то неразрешимое противоречие, которое ставило в тупик другого заковыристого гения от педагогики - Михаила Щетинина. Торопясь революционным способом приобщить своих сельских питомцев к высотам гуманитарной культуры, он таки добился своего, но заодно - посеял в душах девчонок-мальчишек зерна ненависти к своим вконец оскотинившимся родителям. И тут Щетинину начала подмигивать эта странная и временами даже и отвратительная в неправильности своей заповедь «Чти отца своего!», которую древние мудрецы все-таки почему-то поместили в свои толстые книги. Впрочем, о путях-дорогах Щетинина у нас разговор пойдет в другой раз...
Держал ли Сухомлинский дистанцию с детьми? Да. Дети его побаивались. Некоторые даже называли его Кощеем. Это я вам говорю. Хотя мне вполне может набить морду кто-нибудь из воспитанников или близких Василия Александровича. Это нормально. Меня однажды в прямом смысле поколотила старушка, когда-то воспитывавшаяся у Макаренко, когда я пересказал одно замечательное место из письма Терского, где он рассказывал о своих хулиганских выходках, выражавшихся в том, что он, по нынешней терминологии зам. директора по воспитательной работе, влезал в бочку и катился в ней с высокой горы под улюлюканье коммунаров. «Не было этого!» - кричала старушка и отчаянно колотила меня зонтиком... И мне осталось сказать, что конечно, разве ж это мыслимо, чтобы любимые классики бока обдирали в вонючих бочках... ОБРАЗ Сухомлинского и сам Василий Александрович - это, конечно, не две большие разницы, как сказала бы в данном случае Одесса.
Этот символ был нужен в тот год...
Как я понимаю ситуацию, это было время, когда мы очень нуждались в образах, - мы уже знали о Корчаке, некоторые уже слыхали, кто такой Френе. Группа озабоченных граждан ИСКАЛА тот образ, который лучше всего бы сгодился как таран, - надо было во что бы то ни стало хоть одну брешь сделать в неприступной крепости тоталитаризма. Ясно было, что цензура не пропустит никаких имен, выходящих ЗА РАМКИ. В школьном отделе «Комсомольской правды» лихорадочно листали педагогическую литературу 20-х годов, пытаясь реанимировать идеи соратников Шацкого, Ривина, Топорова... Идей было много - людей после 37-го осталось мало, а кто остался - с перепугу нес такую правоверную ахинею, что лучше бы молчал, хотя кто им тут судья? От Шацкого остался Скаткин, честный и умный, но делать СИМВОЛОМ автора школьного учебника «Природоведение» как-то не очень хотелось. Про последователей Макаренко Фрида Вигдорова написала свою трилогию, и группа молодых подвижников уже моталась в их детский дом в подмосковном Клеменове. Мы туда тоже ездили, и нам там очень не понравилось, поскольку это был плюсквамперфект без надежд на прорыв в будущее... Хотя заповедники тоже важны, несомненно. Сухомлинский был нужен ТОГДА. Если бы мы уже в те годы знали Френе и Нейла, нам бы не очень-то был нужен и Сухомлинский. Правда, мы скорее всего захлебнулись бы перенасыщенным раствором гуманизма, «свободной школы» - мировая педагогика там, за железным занавесом, давно уже решала те вопросы, которые еще только-только начинали приходить в голову самым дотошным из советских директоров. Да и пришло бы все это к нам явно не из первых рук, в плохом пересказе...
Сухомлинский был как буфер. Он как бы и не претендовал на педагогическое диссидентство, но наивно, не стесняясь, СТАВИЛ ВОПРОСЫ, ответов на которые не знал, - их и не было в рамках парадигмы, идеологии, что царила на партпросторах родины чудесной. ...Однажды в знаменитой театральной студии «Наш дом» было обсуждение, и директора других ДК говорили с завистью о Марке Розовском: «Если бы мне разрешали ставить такие тексты!» Будто бы ему кто-то их специально разрешал - благословлял. Сухомлинский благословения не спрашивал - жил, как жилось, выцыганив у эпохи право сомневаться в общепринятых истинах.
Мог бы он выжить в другом месте? Уникальным ли было стечение его жизненных обстоятельств?
Один инфант терибль на страну всегда был нужен, и Система сама не давала его в обиду. Разве иначе выжила бы «Комсомольская правда»? Это очень смешно, но ее лично защищал Суслов, когда на нее нападали цековские зловредины рангом пониже и не такие смышленые. Сухомлинский свободен той мерой свободы, которая была ему доступна. Он рвал всякие глупые бумажки из роно. Я сам был тому свидетелем. «Патриотизм - чувство стыдливое», - комментировал он и рвал предписание провести сочинение на тему «Моя великая Родина», сдувая в урну кусочки исходящих приказов. Он умудрился жить БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ по-человечески в нечеловеческих обстоятельствах. Скорее всего, по всем меркам он был плохой директор школы. Формальные показатели, если сильно покопаться, скорее всего у него были плохие. Он просто никому не давал копаться - умные злодеи не хотели связываться, зная его НЕАДЕКВАТНЫЙ характер, а если с инспекцией приезжали дураки, то сам Бог разрешал над ними поиздеваться вдоволь. Он очень умело играл наивного, чуть блаженного даже, не спорил особенно громко (я даже не помню, чтобы он вообще повышал голос - в памяти стоит что-то такое церковно-монотонное и ласковое). ...Письма Василия Александровича Сухомлинского носят, в общем, личный характер. Те фрагменты из них, которые представляют, на мой взгляд, общественный интерес, я опубликовал в своей книжке «Братство общего ключа», которая выходила в издательстве «Детская литература». Добавить тут что-нибудь трудно. Переписка наша была, с одной стороны, сугубо деловой - Василий Александрович каждый раз присылал в конверте деньги и список книг, которые ему хотелось заполучить в свою домашнюю библиотеку. Я, тогда еще шустрый студент, рыскал по московским букинистам и отправлял очередную посылку по адресу: Украинская ССР, Кировоградская область, Онуфриевский район, Павлыш. Сухомлинскому В.А.
Как все изменилось! Нет уже Украинской ССР, и область, наверное, переименовали, только я не знаю во что. Цифры индексов и телефонов, надо думать, тоже с тех пор уже стали иными. Я не помню, чтобы в той школе так уж особенно говорили именно на украинском. Может быть, только это явно не бросалось в глаза. Это был очаг чего-то общечеловеческого. Он пытался заставить их, несмышленышей, почаще заглядывать в вечность. Странное дело - он ВЫГОНЯЛ учеников из школы, следил, чтобы они не задерживались там после уроков, категорически противился всяким культурно-массовым мероприятиям, и я непременно счел бы его каким-нибудь переодетым американским хиппи или фанатиком природосообразного воспитания, которые ни в грош не ставят КНИЖНЫЕ знания... Если бы не видел, с каким тщанием он собирал свою библиотеку. И все-таки в его размышлениях почему-то больше про сад и про поле, про народные ремесла, а не про буквы и знаки... Я не думаю, чтобы он был силен в теософии, так что он вряд ли преуспел в чтении тех древних книг, которые говорили о том, что ключи от вечности находятся и не в мозгу вовсе, и не в сердце - а в руках.
Сухомлинский все свои монологи в конце концов сводил к ульям и грядкам, мог часами наблюдать за работой пожилого столяра - причем с таким выражением лица, как будто завидует мастеровому и не слишком образованному человеку, забыв, что не столяр, а он, Сухомлинский, Герой Социалистического Труда и национальная гордость, мудрец, к которому едут за советом со всех концов света и тьмы. Был ли он мудрецом? Это проверяется элементарно - надо тезис за тезисом опровергать все тезисы. Необходимо ли директору школы быть хоть немного мудрецом? Не факт. Можно вполне обойтись житейской сметкой, умением схватывать суть в разговоре, не вдаваясь в детали, вести с миром бесконечную шахматную партию, в которой научиться на несколько ходов предугадывать тактику противника... Этим умением Сухомлинский тоже обладал. Иначе бы он не удержался на своем хлопотливом посту.
Свое право на независимость он приобрел не сразу. В юности все мы немного того, бузотеры - для того и райкомы не дремали, чтобы вовремя дать окорот чересчур расшалившимся оригиналам. От Павлыша до Онуфриевки было рукой подать, и не всегда ведь он мог себе позволить тот жест, который мне больше всего нравился в этом пожилом человеке, с виду совсем лишенном театральности. Видели бы вы, с какой грациозной брезгливостью он вскрывал по утрам письма, приходившие из области или Киева. Чем-то он напоминал в этот момент старика Хоттабыча, который взял академический отпуск в своей школе волшебства или, может, борода намокла в ливне, так что чудеса временно не получаются, но - хочется... Мы столовались и ночевали у предприимчивой бабульки, которая уже почуяла, что на Сухомлинском можно сделать свой нехитрый бизнес, и открыла что-то вроде дикого приюта для пилигримов, в обилии великом приползавших в эту педагогическую Мекку. У мусульман такое посещение святынь называется хадж, и тот, кто уже приобщился, может гордо именовать себя хаджой и носить соответствующую чалму. Наблюдая за многочисленными тетеньками и дяденьками, мешавшими Сухомлинскому работать, я ловил себя на мысли, что многим из них именно чалмы и недоставало. Впрочем, человеческое желание погреться в лучах чьей-то славы вполне простительно. Он, к счастью, не дожил до эпохи, когда в его адрес полились панегирики. Ему бы было неприятно. Впрочем, культа Сухомлинского не получилось - так, культик. В одном подвальном тире я видел мишень, выполненную в виде образа Высоцкого - и народ, не сильно негодуя, стрелял кумиру меж глаз, причем делал это с огромным тщанием и любовно. К счастью, культ Сухомлинского не приобрел таких форм. Единственное, что произошло, - перессорились последователи Макаренко с теми, кто радужный мир педагогики всунул в свой черно-белый компьютер, посмертно всучив Василию Александровичу знамя главного борца с коллективизмом, ну а где коллектив, там, ясное дело, Антон Семенович, и ату его. Это бездонный разговор. У них, гениев, свои разборки, умом не нашим понимать. Одно знаю: они бы сговорились друг с другом, окажись они соседями по эпохе.
Сухомлинский чем-то напоминал мне Терского - главного макаренковского сподвижника, без которых вряд ли что-нибудь состоялось бы у автора «Педагогической поэмы». Если кому интересно мое мнение, то Макаренко тем и хорош, что он сумел соединить лед и пламень: он как-то так скрестил Экономику, пресерьезную и занудную даму, с тем педагогическим анархизмом, хулиганством, ересью (что ни скажи - все будет правильно), которые олицетворял Терский. Один министр, фамилией Данилов, правя гранки своей как бы авторской статьи для «Комсомольской правды», старательно вымарал все цитаты из Сухомлинского, которые я ему насовал. А следующий министр, не помню, как его величали, уже произносил здравицы по поводу Василия Александровича, подвякивая кому-то из цековских вождей. Господи, как давно это, кажется, было - и мы ведь всерьез сотрясали пространство по поводу каких-то там разногласий «банды Тяжельникова» с либералами из «нашего» лагеря. Сухомлинский был вроде как знамя «наших», тех, которые за свободное развитие каждого ребятенка, против муштры и казенщины, стандарта и оболванивания. В Сухомлинском было и это, конечно, - всякий более или менее свободный человек нутром не выносит запаха тления и мертвечины. Но я думаю, что он, доживи до текущего момента, приписал бы себя к одной из политических партий или противоборствующих общественных групп.
Ему не надо было выбирать, по какую сторону баррикады становиться. Он сам себе был баррикада. Тут вот спорят - пускать политику в школу или ну ее к чертовой матери, от греха подальше. Вопрос нерешаем - те, кто старается подольше уберечь ребят от ее тлетворного влияния, оказывают им примерно такую же медвежью услугу, что и учителя, таскающие пятиклашек на митинги ЛДПР. Если бы Сухомлинский дожил до эпохи многопартийности, он бы скорее всего пустил в школу ВСЕХ, правда, строго-настрого приказав вытирать перед входом грязные ноги. Никакой фанатизм не опасен, когда его волны разбиваются о хорошую - в двадцать с лишним тысяч томиков - личную библиотеку. И любая здравая идея, скрестившись с невежеством, становится ублюдочной. Так что иного не дано, директор - хотите вы, не хотите ли, но дело, товарищи, в том, что прежде всего вы - читатели, а все остальное - потом. Читателем он был отменным. Вообще-то Читателем становится тот и только тот, кто сам уже пробовал писать. Хоть немного. Для Сухомлинского его ежеутренний «намаз» выражался в бдении над белым листом. У каждого человека есть свой способ общения с ангелами - рисование слов на бумаге является одним из таких способов. Тут дело не в продукте даже - если честно признаться, то я бы на месте издателей вовсе не спешил обрадовать читающее население полным собранием сочинений Сухомлинского - среди этих текстов встречается и много откровенной чепухи. Так и должно быть.
Гений от графомана отличается, думаю, лишь одной особенностью - он выбрасывает 99 процентов написанного. Общение с листом важно совсем по другой причине. Рано или поздно пишущий человек начинает сознавать, что вот этот текст, вот эти крючки-закорючки - это его посылка в вечность. И человек смертен, и дети его, и дети детей его, и построенный дом не обязан в веках пребывать в неизменной красе, и сад, тобою посаженный, рано или поздно погибнет. Остается - Слово. Рукопись сгорит, книга истлеет, дискету компьютерную выжрет вирус, но Слово - останется где-то там, совсем рядышком с небом. Нам не дано предугадать, где слово наше угнездится... Примерно такое же чувство возникает в душах художника и музыканта - но не каждому дано гармонично сочленять линию, краску и звук. У педагога, увы, такого чувства нет. Хотя, конечно, его труд вполне справедливо сравнивают с искусством «скульптора по живому». Вроде бы и да, но уж больно коварный материал - лепишь-лепишь, а все равно в итоге получается сплошная нелепость и непредсказуемость. Из любимого и умного вырастает убийца и жлоб, а то и того хуже - рохля, которая что есть на земле, что нету ее.
Как говорил Чехов, хороший университет развивает в человеке все, что в нем заложено, в том числе и глупость. Наверное, это и к хорошей школе относится, хотя, согласимся, директор, обидно убить свои лучшие годы на то, чтобы изрядно поспособствовать увеличению людского самоуверенного идиотизма... Когда видишь исписанные подростками стены в Москве или Париже (говорят, этой гадости нет лишь в Пхеньяне, Сингапуре и некоторых швейцарских городках), ловишь себя на мысли, что лучше бы ОНИ были вовсе неграмотными... Впрочем, моя журналистская жизнь несколько раз и на дорогах Отечества забрасывала меня в местности, где никто не писал на заборах и - можете, конечно, смеяться - не слышно было мата. Я больше не езжу туда - боюсь, что теперь и там уже стало так же, как всюду, а это было бы прегрустно. Одна из таких точек на карте - Павлыш. Я не знаю, как там нынче. Помню, что было - как надо. Без претензий, но с доброй улыбкой. Сусальных сцен не наблюдалось.
Сухомлинский не был похож на Санта-Клауса. Малыши тянулись к нему, подростки ПОБАИВАЛИСЬ и вряд ли до конца понимали. С чего бы им было его понимать, наследникам рабов и внукам скотоводов. Все мы, впрочем, примерно оттуда же, с одного генеалогического трухлявого древа, так что чем тут особо гордиться друг перед другом? Кому повезло столкнуться с иным - разинь рот и слушай, вмещая, сколь можешь, а не вмещается - пошел вон... Я даже и уверен, что он готовил их к успешному прозябанию на зябях чернобылеземных и прочих. Мне даже не очень-то и интересно, где именно обретаются бывшие его питомцы и чем заняты. Вполне вероятно, что кто-то из них зябнет в Подмосковье, где уже несчитано-немеряно украинских строителей возводят особняки для новых русских. Ускорять движение самостийной Украины к рынку? Уходить в монастырь или в леса, где чистую воду пить из колодцев артезианских или партизанским образом пускать под откос эшелоны с гуманитарной помощью? Как же он был прав, что говорил с ребятами ПОВЕРХ этого? Я боюсь, что большинство из них вряд ли до конца своей жизни поймут, что он такое им бормотал в тиши директорского кабинета. Я был свидетелем всего нескольких диалогов, но этого было достаточно, чтобы убедиться: передо мной сидит человек НЕАДЕКВАТНЫЙ тем требованиям, что предъявляет ему окружающий мир. Неадекватными в любых обстоятельствах позволительно быть либо гениям, либо простейшим шизикам.
Сухомлинский был гением. Так я думаю
Он при мне спросил пацаненка: эй, ты когда умрешь-то? У парня отвисла челюсть, он пожал крепкими крестьянскими плечиками и сказал, что пока не задумывался над этим вопросом. Но, в общем и целом, думает дожить лет до семидесяти двух. Или трех. Поскольку сейчас ему, стало быть, почти полных 13, то осталось, вычитаем в уме, 60 лет. Три тысячи недель. Сколько книг глотаешь за неделю? Две штуки? Умирая, подведешь итог, и что выйдет? Шесть тысяч книг всего осилил? Н-да... У меня вон тут, в этих комнатах, двадцать шесть тысяч, так что все твои уместятся вон отсюда и дотуда. Ты что, хочешь сказать, что я ЛИШНИЕ книжки собираю, дерьмо всякое, да? Да как ты смеешь, ты что, меня идиотом считаешь? Слова там чуть мягче были. Я их не очень внимательно слушал. Я сидел в сторонке, давился от смеха и с восхищением следил за руками В.А. остекленевшим взглядом - он, кажется, и впрямь рассвирепел. Господи, отчего ты не дал ему такой громкоговоритель, чтобы ярость эту услышал не только этот испуганно притихший парубок, а хотя бы кто-то и в соседней деревне.
С другим педагогом, Михаилом Петровичем Щетиным, мы бродили однажды по той несусветности, по спившейся (чего, по определению, раньше не было) староверческой деревне, окруженной украинскими селами, - был исход престольного праздника, и мы не нашли НИ ОДНОЙ бабы без синяка под глазом, и все голосили на чудовищной смеси двух родственных славянских языков, и не было к ним ненависти, только злость на себя самих и желание понять его тайну - как удалось ему среди этого всего выжить? Он жил по-сельски. Он садился за письменный стол примерно в тот час, когда в разных концах этих улиц заснеженных, как по сигналу, вставали доярки и птичницы. Я не очень хорошо помню, что там именно колосилось и блеяло в Павлыше, но что-то, ясное дело, они там производили - село вовсе не было ни монастырским, ни пришкольным. Хотя, конечно, тут вполне мог бы возникнуть первый в СССР центр педагогического туризма, будь тамошнее начальство порасторопнее и поухватистее и случись вся эта история не ДО перестройки, а ПОСЛЕ (или так пока еще нельзя говорить?). Впрочем, центр де-факто уже как бы и существовал. Говорят, что для счастья надо ежедневно, а еще лучше ежечасно видеть КОНЕЧНЫЙ продукт своей деятельности. Самые спокойные люди - дровосеки. У них неврозов не бывает. А учителя - все как один невротики, даже если умело маскируются под что-нибудь другое. Виданное ли дело - не видеть КОНЕЧНОГО продукта не то что ежедневно, а ВООБЩЕ НИКОГДА! Потому как аттестат зрелости, который ты выдал питомцу своему, - это, по нынешним дням, всего лишь кусочек бумаги, удостоверяющий нечто, что к вечности может иметь бесконечно малое отношение. А то и совсем никакого. Что и обидно. А также приводит к неврозам. А человек, приобщившийся к вечности, может прикидываться хоть директором школы, хоть дервишем - у него все будет получаться одинаково хорошо. Ему диктовать будут ангелы, а они не ошибаются в главном. Так что если бы я был самым главным экспертом, то мне бы хватило пяти минут для определения того, что собой представляет данное учебное заведение. Перво-наперво, как завещал великий Макаренко, надобно посетить школьный туалет и обозреть, в каком он находится состоянии духа и материи. А вторым актом моей общественной экспертизы было бы знакомство с плодами самоличного ручного творчества директора. Тут, конечно, проще всего иметь дело с пишущими и публикующимися. Если такой директор натворит что-нибудь более серьезное, чем календарный план ремонта крыши, то его текст всенепременно будет занесен в картотеки бывшей Ленинки или - спасибо, эпоха! - появится на электронном каталоге дотошной Библиотеки Конгресса, хвастливо уверяющей в том, что фиксирует любое печатное слово. Кстати, весь этот каталог спокойненько умещается всего на ШЕСТИ (!) плоских дисках, то есть его можно вынимать из широких штанин, куда и прятать обратно по прочтении. Диски, ясное дело, называются CD-ROM - «си-ди-ромы покупай, сиди дома и читай», как говорят в народе. А кто не слишком сильно боится компьютера, тот может напрямую связаться с этим кладезем премудрости по электронной почте. И не буду я принимать никаких отговорок о том, что, мол, современный директор не менее современной школы просто практически не в состоянии заниматься еще и литературным (или каким иным) творчеством. Если НИЧЕГО не создал своими руками, своими ночами, своей головой, ты можешь исповедовать трижды разнаипрекрасные теории и концепции, иметь доброе сердце и старательность на грани помешательства - все будет впустую и в конечном итоге пойдет прахом. Дело в том, что эти проклятые ангелы-хранители - путеводители слетаются лишь на танец талантливых человечьих рук, все остальное им неинтересно - они остальное умеют и сами. Так говорят древние книги. Примерно в том же смысле выражался и Сухомлинский Василий Александрович. ...В нюхе Старой площади не откажешь. Туда специально подбирали контингент «носатых» - в том смысле, чтобы заранее чуяли запах крамолы. Уж с каким тщанием искали у Сухомлинского антисоветчину. Ну и спасибо, конечно, тем украинским князькам, у которых под баштанной лысиной скрывалась всего одна, но упрямая извилина - не дать на поругание москалям нашего батьку Василь Олександровича. Они его в академию не принимают - а мы ему героя дадим! Они его сумасшедшим графоманом считают и печатать не хотят, а мы его на хохляцкой мове подытожим... Чудны дела твои, о Господи, - темные люди, с другими дьяволятами сражаясь, способствуют Свету! Как у Булгакова - помните про темную силу, которая вечно жаждет зла и постоянно ВЫНУЖДЕНА творить добро. Кстати, накат на Соловейчика и «Комсомольскую правду» тоже привел, по большому счету, к результатам скорее позитивным. Сима был вынужден покинуть свой капитанский мостик и укрылся в тихой музыковедческой заводи, где ему, при бойцовском-то характере, не сильно комфортно было, - зато не посадили, не выслали, не отстреляли, как многих. Плоскость разговора «вокруг Сухомлинского» была не самой интересной, там не пахло никаким ПОЛИТИЧЕСКИМ диссидентством, да и «нюхачи» со Старой площади быстренько-быстренько подсуетились и задушили в объятиях еще не родившегося младенца. Начали бурно издавать ВСЕГО Сухомлинского, проводить какие-то безумные научно-практические конференции, ну и пошло-поехало по старой русской традиции: как где завидит обыватель какой торчащий среди заборов памятник, сразу и несет к нему мусор. Еще бы чуть-чуть проживи Сухомлинский - его б непременно и в академию избрали, и в самый главный президиум усадили, наверное. Бог миловал. ...Имею некоторое право усмехнуться, читая научные изыскания, объясняющие генезис идей атеиста и коммуниста Сухомлинского. ...Дело в том, что я лично, так уж вышло, посылал в Павлыш СОВСЕМ ДРУГИЕ КНИГИ. Он меня не уполномочивал всенародно докладывать, во что именно он верил и какие старые тексты читал ночами. Так что сообщу лишь, что именно, только должен вам сказать, что мне пришлось побегать по букинистам. Это ведь было почти тридцать лет назад, когда «Нового Акрополя» в Москве еще не было, а в спецхранах томились те книги, по которым мы нынче заново проходим азбуку человечности. ...
Почему Россия выживет и победит в любых неблагоприятных обстоятельствах? Потому что она научилась главному. Она научилась прятать лучших своих сыновей в заповедники, где даже бандитская пуля бессильна. Всех директоров школ не отстреляешь - тем более что любая правящая партия, любой тоталитаризм именно в школьном директоре и нуждается в самую первую очередь: кого еще сажать депутатом средь демократических декораций, кому, как не директору школы, детского дома, вешать на усталую грудь орден? Вы будете смеяться и плакать, но уже общепризнано, что ЛУЧШАЯ в этом веке коллекция детской литературы всех времен и народов вышла в СССР и именно в 1937 году. Партизанскими тропами, петляя и гримируясь, продолжала свой труд, не ими и не в этом тысячелетии начатый, невеликая горстка отважных, которые нам поименно известны не все, только верхняя часть: Гайдар и Кассиль, Чуковский, Маршак, Ионин, Макаренко, Шацкий, Топоров, Ривин, Выготский, Иннокентий Жуков... И Сухомлинский... Потому и живы. Директор школы на Руси - больше чем директор. А по поводу Сухомлинского скажем так. Это - тема необъятная, да автор и не претендует на монополию в обладании истиной. Взгляд субъективен, временами так и хочется встать на защиту образа. У нас ведь не так много педагогических святынь, тем более что половина замечательных школ СССР нынче осталась «по ту сторону». Прямо так и просится на страницы нашей газеты какая-нибудь экспедиция по школам, оставшимся ПО ТУ СТОРОНУ. Сухомлинский принадлежит к общечеловеческому достоянию. Мы хотим посмотреть на деятельность Сухомлинского глазами его выросших питомцев. Если они будут в состоянии это сделать. Ну, а если не смогут - тоже показатель. Их взгляд, конечно, тоже будет субъективен. Пусть так - истина рождается известно в каком месте. А вдруг такой «коллективный портрет» директора на фоне эпохи и станет первой попыткой той самой массовой педагогической экспертизы, о необходимости которой говорят уже все и давно, но дело не сдвигается с мертвой точки: у нас как не было, так и нет точки отсчета, той печки , от которой плясать... Вот и пляшем под музыку стандарта, стандарта, стандарта - тот еще Вивальди, однако... Ну, конечно, обращаемся и к людям, которым довелось побывать в Павлыше и при жизни Сухомлинского, и после того сентябрьского дня, когда похоронили Василия Александровича, оставив в живых - Образ.
Письмо авторам
|
