Командировка в детство
Воспользовавшись служебным положением, я в минувшее воскресенье побывал в своем детстве. Журналистика -- такая область человеческой деятельности, которая и не такие чудеса позволяет выделывать.
Итак, поехал я в город Петрозаводск. Шел дож.дь, озеро Онежское волновалось, но в том. зале, куда я попал, было тепло и уютно. На окнах висели шторы -- а иначе как спроецируешь на экран многочисленные слайды, рассказывающие о жизни «Товарища».
Гитаристы играли на гитарах, кто хотел -- танцевал, звучали песни -- и те, что пели мы в шестидесятых, и те, которые по вкусу нынешним подросткам, обстановка была столь же непринужденной, как в хорошей дискотеке, но при этом значительно чаще звучали умные мысли. По стенам были развешаны странички газеты «Товарищ», которые до сих пор, по примеру «Алого паруса», выпускают ребята. Поздравления, грамоты, воспоминания: о том, как ровно двадцать лет назад, в такой же день, 13 октября, тринадцать ребят собрались в редакции и решили, что новорожденный их клуб будет совершенно не похож ни на кружок юнкоров, ни на школу юного журналиста, а будет сохранять в себе черты настоящей дружеской компании, и не будет здесь ни малейшей доли формализма, и принимать станут всех.
И принципы эти первоначальные соблюдались свято, хотя Давыдову, наверное, было тяжеловато объяснять своим коллегам по редакции, почему это именно в клуб прибежал, удрав из колонии, «трудный» -- в колонию он попал за дело, и клуб тут был ни при чем, поскольку он туда приходил до этого раза два, но что-то там его потрясло, нормальные человеческие отношения, что ли. И теперь его не прогнали, хотя и состоялся тяжелый разговор, и парень в колонию вернулся, и отсидел, и вышел, и живет достойно. Впрочем, не всех ведь «трудных» сажают, самые-то трудные -- это как раз те, что с виду очень даже приличны. Перебирая в памяти судьбы ровесников, думая о том, что бы они делали без «Товарища», я несколько раз ловил себя на мысли, что практически никто из нас не был застрахован от иных дорог -- если бы не клуб, а другая компания попалась на пути.
Жизнь человеческая в шестнадцать лет так изменчива, что достаточно бывает буквально малейшего толчка, чтобы вчерашний отличник и активист вдруг «перекрасился», будто сам себе скомандовал «кругом!», на 180 градусов развернулся -- и вот уже перед нами «двойник», или, как там вас называют, молодой человек, сохраняющий в школьных коридорах приличное выражение лица, а на вечерних улицах или в веселой квартире, откуда предварительно эвакуированы родители, выступающий совсем в другом обличье. Долгие годы работы в отделе учащейся молодежи убедили меня в том, что от такой метаморфозы не застрахован ни один подросток, и всегда эти события, происходящие в определенное время в его душе, останутся тайной за семью печатями для тех, кто не является тонким психологом, и всегда будут раздаваться бесполезные в споем благородстве призывы и стенания: закрыть, разогнать команду.
«Команда» -- это объективное явление, как погода, скажем, или как массовые миграции миллионов людей на Черноморское побережье. Можно сколько угодно препон ставить на пути этих миллионов, можно кричать о том, что не может принять Южный берег Крыма всех, кто хотел бы отдохнуть здесь в июле месяце,-- все будет впустую. Им ход лишь один: считаться с этой реальностью и стараться сделать все, что в наших силах, для того, чтобы даже в перенаселенном Крыму не было очередей и всем хватало хоть немножко места под солнцем. Но, впрочем,
6
речь не о южных берегах, я говорю о вещах куда более важных, чем купание в Черном море. Я говорю о том, что мы можем в очередной раз прозевать явление, так много нам сулящее. Есть такие слова у поэта: «Не приняв позывные, артиллерия бьет по своим». Мы запросто «расстреляем» с помощью всех имеющихся у нас средств «команды», заклеймим их -- тем более что сделать это не так уж трудно,-- и в любом городе вам расскажут немало ужасов, содеянных подростками, и подчеркнут, что не в одиночку творились безобразия, а конечно же, «целой бандой». Ругать -- проще. Труднее -- разобраться. Еще труднее -- предложить ребятам дело и прийти к ним, как это сделал журналист Давыдов. За это ему спасибо...
Евгений Давыдов мог работать и в ином каком-нибудь месте, а не обязательно в редакции карельской молодежной газеты «Комсомолец». Женя обладал суммой качеств, которые и позволяли ему, двадцатидевятилетнему, запросто стать неформальным лидером подростков. Так получилось, что «Товарищ» возник именно в редакции: это отложило отпечаток на судьбу членов команды -- очень многие пошли в журналистику. Еще большее число -- в педагогику. Некоторые пишут докторские диссертации, некоторые -- руководят цехами. А я всматривался в лица их детей. Таинственность человеческого бытия... Будто и не прошло двадцати лет: рядом с Давыдовым, не очень, кстати, изменившимся, сидели все те же Валя, Лена, Гена, Саша, но это были не они, а их дети, и имена у них тоже были уже совсем иные: Сергей, Дима, Никита, что, впрочем, в массе и не заметно. Такие же подростки, какими были мы двадцать лет назад. И так же они хотят иметь право на свою жизнь, на свои ошибки -- и чем яростнее мы будем читать им нотации, тем дальше от себя будем гнать, тем больше вероятность, что группа подростков как раз и выродится в ту самую нехорошую команду, которую нам же и придется справедливо клеймить позором.
Давыдов не отнимал у нас право на наше несовершенство, на болезни роста. Те розовые очки, которые школа старательно напяливала на наши переносицы, конечно же, разбивались -- но не ранили глаз, как это часто бывает, потому что мы вламывались в жизнь с ее яростными ветрами не прямо из школьной оранжереи, а так, как это делают космонавты, готовящиеся к выходу в
открытый космос,-- через специальную камеру, где атмосфера меняется постепенно.
«Товарищ» жил не в безвоздушном пространстве. В школе и дома мы сталкивались с многочисленными явлениями, которые весьма больно царапали души, обезображивая их пятнами цинизма, неверия, разочарованности. Не забудем, что клуб существовал и в те годы, когда никто не произносил вслух и с высоких трибун слов о необходимости оздоровления жизни, и мы и тогда были весьма наблюдательными, как и нынешние подростки. Да, мы болели огромным количеством детских болезней, как и ты, нынешний старшеклассник, но тут спасибо Давыдову за то, что он вовремя сделал нам прививки от них, а потому болезни эти протекали намного спокойнее, чем у тех наших ровесников, которым не довелось прикоснуться к клубу. Напомню, что от оспы, например, есть единственное спасение -- оспу же и цривить, правда ослабленную. Для того чтобы впоследствии стать критически мыслящим человеком, подросток и должен в определенном возрасте побыть скептиком, а иначе размазня розовощекая и вырастет. Речь, конечно, не о том, чтобы специально упражняться в цинизме, из этого тоже ведь ничего хорошего не будет.
Может создаться впечатление, что я пренебрежительно отношусь и к семье, и к школе, неправомерно расширяя воспитательные возможности подростковых команд. Прошу не ловить меня на слове. Я знаю, что никто, кроме семьи, не может заложить в человеке первоначальные представления о добре и зле, о черном и белом, но я знаю и то, что после тринадцати лет (а во многих случаях и раньше) подростку ОПАСНО находиться под материнским крылом, на родительском иждивении -- потом возникает столько трудноразрешимых проблем, что хоть криком кричи, чем и занимается, кстати, вся наша редакционная почта: кричит об инфантилизме, потребительстве, криво-рукости молодых людей. Давыдов, как я теперь понимаю, все время ходил по самому лезвию бритвы. Он палец о палец не ударял, чтобы позаботиться о железнодорожных билетах, отправляя нас, шестнадцатилетних, куда-нибудь за тысячи километров в Пермь, и никаких взрослых рядом не было. Зато мне остается лишь снисходительно улыбаться, слушая рассказы перегретых юношей-болельщиков «Спартака», повествующих, как они -- сами! без взрослых! на самолете! -- прилетели из Москвы в Киев.
9...
Письмо авторам
|
